Жиды города Питера . Братья Стругацкие . Парт 2
BJRuch
| понедельник, 26 ноября 2007
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕДва часа спустя. Та же гостиная, озаренная свечами. К и р с а н о в за столом, придвинув к себе все канделябры, что-то пишет. З о я С е р г е е в н а пристроилась тут же с какой-то штопкой. Больше в комнате никого нет. Тихо. На самом пределе слышимости звучит фонограмма песен современных популярных певцов.
З о я С е р г е е в н а. Что ты пишешь?
К и р с а н о в (раздраженно). Да опись эту чертову составляю...
З о я С е р г е е в н а. Господи! Зачем?
К и р с а н о в (раздраженно). Откуда я знаю? (Перестает писать.) Надо же чем-то заняться... (Пауза.) А эти молодцы все развлекаются?
З о я С е р г е е в н а. Надо же чем-то заняться...
К и р с а н о в. Надрались?
З о я С е р г е е в н а. Нет. Во всяком случае, в меру. Слушают музыку и играют в какую-то игру. На специальной доске.
К и р с а н о в. В нарды, что ли?
З о я С е р г е е в н а. Нет. Какое-то коротенькое название. То ли японское, то ли китайское...
К и р с а н о в. В го?
З о я С е р г е е в н а. Да, правильно. В го.
Пауза. В отдалении Гребенщиков стонуще выводит:
Этот поезд в огне – и нам не на что больше жать,
Этот поезд в огне – и нам некуда больше бежать.
Эта земля была нашей, пока мы не увязли в борьбе...
К и р с а н о в. Вождь из племени га сидит и играет в го.
З о я С е р г е е в н а. Сережка деньги отдал. Двести рублей.
К и р с а н о в. Что еще за двести рублей?
З о я С е р г е е в н а. Говорит, ты ему давал в долг. В прошлом году.
К и р с а н о в. Гм... Не помню. Но похвально. (Пауза.) Ты ему все рассказала, конечно...
З о я С е р г е е в н а. Конечно.
К и р с а н о в. Ну и как он отреагировал?
З о я С е р г е е в н а. Сначала заинтересовался, стал расспрашивать, а потом ехидно спросил: «Веревку велено свою приносить, или казенную там на месте дадут?»
К и р с а н о в. Замечательное все-таки поколение. Отца забирают черт-те знает куда, а он рассказывает по этому случаю анекдот и садится играть в го...
З о я С е р г е е в н а. Он считает, что нам с тобой вообще никуда не следует ходить...
К и р с а н о в (раздраженно). Ну да, конечно! Он хочет, чтобы они пришли сюда, чтобы вломились, заковали в наручники, по морде надавали... (Некоторое время угрюмо молчит, а потом вдруг с невеселым смешком произносит нарочито дребезжащим старческим голоском.) «Что, ведьма, понарожала зверья? Санька твой иезуит, а Сережка фармазон, и пропьют они добро мое, промотают!.. Эх, вы-и!»
З о я С е р г е е в н а (утешающе). Я думаю, ничего особенно страшного не будет. Отправят куда-нибудь на поселение, будем работать в школе или в детском доме... Обыкновенная ссылка. Я помню, как мы жили в Карабутаке в сорок девятом году. Была мазанка, печку кизяком топили... Но холодина была зимой ужасная... А вместо сортира – ведро в сенях. Тетя Юля, покойница, она языкастая была... вернется, бывало, из сеней и прочтет с выражением: «Я люблю ходить в ведро, заносить над ним бедро, писать, какать, а потом возвращаться в теплый дом»... Две женщины немолодые, девчонка – и ничего, жили...
К и р с а н о в (с нежностью). Бедная ты моя лапа... (Слышится стук в наружную дверь.) Погоди, я открою. Это, наверное, Кузьмич, совесть его заела...
Он выходит в прихожую и возвращается с П и н с к и м. Пинского не узнать: он в старом лыжном костюме, туго перетянутом солдатским ремнем, на голове – невообразимый треух, на ногах – огромные бахилы. В руке у него тощий облезлый рюкзак типа «сидор».
П и н с к и й. Я решил лучше у вас посидеть. Одному как-то тоскливо. Кстати, куда мне ключ девать? Сережке отдать, что ли? Я надеюсь, ему повестку еще не прислали?
К и р с а н о в. Еще не прислали, но могут и прислать. «Разгильдяи города Питера!»...
П и н с к и й. Да нет, вряд ли. Молод еще. Хотя, с другой стороны, тетя Мотя у нас ведь непредсказуема.
К и р с а н о в. Правильнее говорить не «тетя Мотя», а «Софья Власьевна».
П и н с к и й. А это одно и то же. Софья Власьевна, а кликуха у ей – тетя Мотя.
К и р с а н о в. Да-а, юморок у нас с тобой, Шурик... предсмертный.
П и н с к и й. Типун тебе на язык, старый дурень! Не дрейфь, прорвемся. В любом случае это ненадолго. Агония! Предсмертные судороги административно-командной системы. Я даю на эти судороги два-три года максимум...
К и р с а н о в. Знаешь, в наши годы – это срок.
П и н с к и й. Зоя, что это ты делаешь?
З о я С е р г е е в н а. «Молнию» пришиваю.
П и н с к и й. Ну и глупо. Завтра она у него сломается, и что тогда прикажете делать? Пуговицы надо! Самые здоровенные... И никаких «молний», никаких кнопочек... Слушай, пойдем посмотрим, что ты там ему упаковала... Пошли, пошли!
К и р с а н о в. Тоже мне – старый зек нашелся.
П и н с к и й. Давай, давай, поднимайся... Зек я там или не зек, а на зеков нагляделся – я с ними две стройки коммунизма воздвиг, пока ты в кабинетах задницу наедал!..
Все трое уходят в спальню налево, и некоторое время сцена пуста. Слышен сдавленный голос Виктора Цоя:
Мы хотели пить – не было воды,
Мы хотели света – не было звезды,
Мы шли под дождь и пили воду из луж...
Мы хотели песен – не было слов,
Мы хотели спать – не было снов...
Из прихожей справа появляется Базарин.
Б а з а р и н. Можно? У вас там опять замок заклинило...
Проходит на середину комнаты, озирается, останавливается у стола и, зябко потирая руки, читает оставленную на столе опись. Потом пожимает плечами, снова озирается, берет телефонную трубку и быстро набирает номер. Некоторое время слушает, потом нервным движением бросает трубку. Из спальни выходит Кирсанов.
К и р с а н о в. А, это ты... Куда звонишь?
Б а з а р и н. Да так... Занято все время... Ну, можешь меня поздравить. «Дармоед города Питера».
К и р с а н о в (не поняв). То есть? (И тут до него доходит.) Ну да?! Тоже получил?
Б а з а р и н. Пожалуйста, прошу полюбоваться... (Вынимает из нагрудного кармана и протягивает Кирсанову сложенную повестку.)
К и р с а н о в (кричит). Шурка! Зоя! Идите сюда! Кузьмич повестку получил!
Первым выскакивает Пинский, за ним появляется Зоя Сергеевна с теплыми кальсонами в руках.
П и н с к и й. Что такое? Что случилось? Епиходов кий сломал?
К и р с а н о в. Нашего полку прибыло. (Читает с выражением.) «Дармоеды города Питера! Все дармоеды города Питера и окрестностей должны явиться сегодня, двенадцатого января, к восьми часам утра на площадь перед городским крематорием...» Ого! Ничего себе, выбрали местечко!
П и н с к и й. Какие все-таки подонки!
К и р с а н о в (продолжает читать). «...иметь при себе документы, в том числе: аттестат, диплом и удостоверения об окончании специализированных курсов, а также необходимые письменные принадлежности...» Заметьте, ни о деньгах, ни о драгоценностях – ни слова. «Дармоеды, не подчинившиеся данному распоряжению, будут мобилизованы приводом. Председатель-комендант...» Ну и так далее. Что ж, все как у людей.
П и н с к и й (глубокомысленно). Это они, видимо, придурков набирают.
К и р с а н о в (с укоризной). Шура!
П и н с к и й. Ничего не Шура! Ты не понимаешь! Придурок в лагере – фигура почетная, дай нам бог всем стать придурками... Олег Кузьмич, а кто вам эту штуку доставил? Все тот же самый?
Б а з а р и н. Представьте себе, нет. Такой маленький, толстенький, немолодой уже... В очках, очень вежливый. Но ничего, конечно, толком не объяснил, потому что и сам не знает.
П и н с к и й. Ясно. Ну что ж, Олег Кузьмич, надо вам собираться... Позвольте несколько советов. Берите вещи теплые, поношенные, прочные, но самые неказистые. Никакого новья, никакой «фирмы», вообще лучше никакого импорта... Сало есть у вас дома? Возьмите сала.
Б а з а р и н. Да откуда у меня сало?
П и н с к и й. А что – вы не любите сало? Вот странно! Глядя на вас, никогда бы не подумал...
Б а з а р и н. Я, если хотите знать, вообще свинины не люблю и не ем.
К и р с а н о в (мрачно усмехаясь). «Для чего же ты не ешь свинины? Только турки да жиды не едят свинины...»
З о я С е р г е е в н а (из спальни). Слава, иди сюда!
К и р с а н о в. Иду! (Уходит.)
П и н с к и й. Прошу прощения, Олег Кузьмич, я тоже вас покину, а то они там без меня наворотят... Этот обалдуй электробритву хотел с собой взять, еле-еле я успел перехватить. (Уходит.)
Базарин сейчас же подходит к телефону и снова набирает номер. Видимо, снова занято.
Б а з а р и н. Ч-черт...
Вешает трубку, принимается нервно ходить взад-вперед, лихорадочно моя руки воздухом. Слышно, как в отдалении играет музыка и Юрий Шевчук хрипло кричит: «Предчувствие-е-е... гражданской войны!..» Базарин останавливается около телефона, кладет руку на трубку и снова настороженно озирается. Потом снимает трубку и набирает номер.
Б а з а р и н. Алло. Семьсот два дайте, пожалуйста... Николай Степанович? Ах, это Сергей Сергеевич... Пардон, не узнал вас... Да, богатым будете... Вы знаете, Сергей Сергеевич, мне тут не совсем удобно разговаривать, поэтому разрешите, я коротко. Понимаете, я получил довольно странную повестку. Я бы даже сказал, оскорбительную. И дело не в том, что я напуган, как здесь некоторые, мне бояться нечего, но я не желаю принимать этот тон, все эти выражения, это оскорбительно... мне кажется, я этого не заслужил. Во-первых, я не понимаю, кто, собственно, проводит это мероприятие... что это за организация такая – «Социальная Ассенизация»? И что это за должность такая – «председатель-комендант»? Это же несерьезно, это же оперетта какая-то! Такое впечатление, будто это мероприятие имеет только одну цель – оскорбить человека... Что?.. Представьте себе: в крематорий! Это же просто издевательство какое-то... Что?
Входит А л е к с а н д р, волоча за лямку потрепанный рюкзак. Базарин смотрит на него, но в то же время как бы и не видит – все внимание его приковано к разговору.
Б а з а р и н. Это я понимаю... Это я п... Да, все это правильно, но я всегда полагал, что есть граждане, само положение которых... Что?.. Ах, вы так ставите вопрос... Ну, тогда конечно... хотя я со своей стороны... Да, разумеется... Хотя я со своей стороны... Что? Слушаюсь. Понял. Хорошо. (С расстроенным видом кладет трубку.) Канцелярия чертова, аппаратчики...
А л е к с а н д р (жадно). А что они вам сказали?
Б а з а р и н. Что они мне сказали? Хе! Что они мне могли сказать? (Словно очнувшись.) Кто это – «они»? Ты про кого спрашиваешь?
А л е к с а н д р. Ну эти... с которыми вы разговаривали. Я понял, это какое-то большое начальство...
Б а з а р и н (неприязненно). Начальство, мочальство... Ты, собственно, чего сюда приперся? Рано еще.
А л е к с а н д р. Не знаю. У меня там все спят. А я заснуть никак не могу... Так что они вам сказали?
Б а з а р и н (язвительно). Они мне сказали, что мероприятие находится под контролем. Под полным контролем! Так что, голубчик мой, можешь собирать свои вещички и отправляться в свой крематорий.
А л е к с а н д р (тупо). Мне не в крематорий назначено, мне на стадион «Красная Заря»... А может быть, вы еще кому-нибудь позвоните, Олег Кузьмич?
Б а з а р и н. Все. Больше некому.
А л е к с а н д р (нещадно хрустя суставами пальцев). Я все-таки никак не могу понять, что же это такое с нами происходит? Куда нас, в конце концов, забирают? Это что – мобилизация какая-то? Или, наоборот, наказание? Или еще чего-то? Что мы там – каналы будем копать? Или это переподготовка какая-нибудь? Или перевоспитание очередное? А может быть, и вообще тюрьма? Только если это тюрьма, то абсолютно непонятно – за что? У нас же сейчас не тридцать седьмой год! Даровая рабсила понадобилась? Опять же не те времена: мы же съедим больше, чем настроим. Сколько раз уже сказано было и доказано было, что рабский труд нерентабелен... И вообще, как это можно – всех под одну гребенку? А если у меня бронхиальная астма? Я хоть завтра достану справку, что у меня бронхиальная астма... Я вообще не понимаю, кому это все понадобилось? Зачем? Это же просто экономически не выгодно! И без того вся экономика по швам трещит, а они тут разыгрывают такие мероприятия... Я, между прочим, системный программист, какой же смысл меня на лопату ставить, на киркомотыгу какую-нибудь?
Б а з а р и н (проникновенно). Я другого не могу понять. Я самого принципа понять не могу! Ну хорошо: евреи. Это я понимаю. Это еще можно как-то понять...
А л е к с а н д р. А что они? Вы знаете что-нибудь?
Б а з а р и н. Подожди, не отвлекайся... Я могу понять экспроприацию. В конце концов, финансовое положение действительно требует чрезвычайных мер. Но не таких же! Пусть будет реформа, сколь угодно жесткая... Пусть будет налоговая система, самая беспощадная... И даже не в этом дело! В конце концов, есть же люди, которые, так сказать, являются опорой! Так сказать, костяком! Нельзя же опору подрубать! Я понимаю, что настала пора радикального лечения организма. Я, кстати, давно уже это утверждаю... и призываю... Однако это уже получается не лечение, это уже какой-то мрачный анекдот! Усекновение головы – лучшее средство от мигреней...
А л е к с а н д р (вставляет). Главное, непонятно, чего они этим хотят добиться...
Б а з а р и н (отмахивается от него). Чего они хотят добиться – это как раз понятно. Контроль утрачен над обществом, неужели ты не видишь? Страна захлебывается в собственных выделениях... Крутые меры необходимы! Ассенизация необходима! Вот оно – откуда у них это слово! Слишком далеко мы зашли – понимаешь, в чем дело? Теперь легко не отделаемся, и поделом нам всем – по вору и мука!
А л е к с а н д р. Ну да... А я-то здесь при чем? Тоже мне – нашли вора... Сами напахали невесть чего, а я должен за это расплачиваться?
Б а з а р и н. Конечно, должен! Тебе, Саня, между прочим, уже тридцать годиков миновало, не маленький! Не только мы пахали, но и вы пахали!
А л е к с а н д р. А дети мои при чем?
Б а з а р и н. Это несерьезный разговор. Чего ты от меня хочешь? Таковы законы истории. Когда приходит время расплачиваться, расплачиваются все – и виновные, и ни в чем не повинные. Это тебе не ресторан, не жди, никто не скажет: «Счет – мне, пожалуйста».
Из спальни, слева, выходят Пинский, Зоя Сергеевна и Кирсанов.
П и н с к и й (втолковывает). ...а самое правильное – взять сейчас твой «Жигуль» и дернуть куда-нибудь подальше...
К и р с а н о в. Ну что ты за глупости опять порешь! Ну поймают же, мерзко, за ухо приволокут, как поганых щенков...
П и н с к и й (орет). Да кто тебя будет ловить? Кому ты нужен? Отсидишься у себя в Псковской – и вася-кот!
К и р с а н о в (орет). Сам ты дурак! Я же тебе объясняю: колес нет, ни одной целой покрышки нет, ни одной!
П и н с к и й. У тебя никогда ничего нет, когда нужно.
К и р с а н о в. Да! У меня никогда ничего нет! И отстань от меня! Я на старости лет зайца из себя изображать не намерен! Ты второй раз разговор на эту тему заводишь, и я тебе окончательно говорю: не желаю слушать!
П и н с к и й (с отчаянием). Господи ты боже мой, ну кто мог подумать, что все это будет так мерзко, так срамно, унизительно, позорно... Беспомощные дряхлые старикашки, ведь это мы итоги с вами подбиваем! Срамная жизнь, срамное подыхание!
К и р с а н о в (топает в бешенстве ногами). Прекрати! Не желаю этого слушать! Не позволю! Откуда ты знаешь? Мы еще посмотрим! Вот соберется нас пятьдесят тысяч на площади, мы еще посмотрим, что из этого получится! Это тебе не прежние времена! Рабов больше нету! Я на этой площади уже один раз выступал, я и второй раз выступить могу! Они еще пожалеют, что согнали нас всех в одно место!..
Голос у него срывается, и он принимается надрывно кашлять. Зоя Сергеевна торопливо подсовывает ему чашку остывшего чая, а он отстраняет эту чашку и все тщится провозгласить еще что-то, но только отчаянно сипит и больше ничего не может.
П и н с к и й (перепугавшись). Да ладно тебе, ну хорошо, хорошо, успокойся только, ради бога... (Дергает Кирсанова за мочку уха и похлопывает его ладонью между лопаток, издавая губами поцелуйные звуки.) Черт знает что они с нами делают...
З о я С е р г е е в н а (сердито). А ты бы, между прочим, язык свой мог бы поменьше распускать...
П и н с к и й. Ну, хорошо, ну, виноват, не буду больше... (Базарину.) Ну, как вы тут, Олег Кузьмич? Что это вы там про рестораны рассуждали?
Б а з а р и н (с изумлением). Я? Про рестораны?
П и н с к и й (поспешно). Наверное, мне послышалось. Виноват... (Александру.) Что, Саня, собрался уже? Это хорошо. Молодец. (Решительно.) Знаешь что? Пойдешь со мной.
А л е к с а н д р. У меня же «Красная Заря»...
П и н с к и й. А наплевать на «Красную Зарю». Давай мне твою повестку, сейчас я там все переправлю и напишу «исправленному верить»... (Спохватывается.) Нет, это я чепуху говорю. С жидами тебе лучше не связываться. От жидов, голуба моя, держись сегодня подальше. А вот если с отцом тебя наладить – это хорошая идея! Ты как считаешь, Станислав Александрович?
А л е к с а н д р (тупо повторяет). У меня же «Красная Заря», дядя Шура. «Красная Заря»...
П и н с к и й (нетерпеливо). Господи, да неважно это. Кому какое дело? Давай повестку, я тебе сейчас же все переправлю...
А л е к с а н д р (отступая на шаг). Ну нет, не надо... Еще хуже будет. Зачем это мне?.. Вот если бы папа со мной пошел...
П и н с к и й (некоторое время смотрит на него ошеломленно, затем кривится в усмешке). Да, это замечательная идея. Там, в твоей компании, папа будет как раз на месте – самый старый распутник города Питера.
К и р с а н о в (севшим голосом). Я требую, чтобы здесь перестали нагнетать ужасы! Неужели непонятно, что сейчас не те времена? Настоящий террор невозможен – я утверждаю это с полной ответственностью. Все это – очередная глупость нашего начальства, и ничего больше. Сегодня же вечером все мы будем дома. (Жадно пьет остывший чай из стакана.) А если и не будем, то все равно не пропадем...
Г о л о с и з п р и х о ж е й. Хозяева! Есть тут кто?
В дверях появляется Е г о р ы ч, местный сантехник, неопределенных лет мужчина, кургузый, в кургузом пиджачке и изжеванных брюках. В руке у него мотается зажженная свечечка, на ногах он держится нетвердо.
Е г о р ы ч. Я извиняюсь, я звоню, звоню, никто не выходит, а дверь открытая... С-нислав С-саныч, я извиняюсь, конечно, я тебя спросить х-чу... Х-глупость какая-то. Прихожу домой, супруга моя не спит, говорит: повестку т-бе принесли, доигрался. Фамилие мое, адрес мой. Явиться на Вторую сортировочную. Ладно. Все понятно. Одно непонятно: какие-то удивительные слова попадаются... какой-то мздоним... нзаданим... Посмотри, пожалуйста. Может, это вообще не ко мне?
П и н с к и й (берет у него повестку). Какой еще там бздоним... Гм... Действительно, какое-то странное слово. И еще вдобавок от руки накорябано... А-а-а! (Хохочет.) Ну, так все правильно, Егорыч! «Мздоимцы города Питера»!
Е г о р ы ч. Какие?
П и н с к и й. Мздоимцы! Которые мзду имут, понимаешь?
Е г о р ы ч. Ну?
П и н с к и й. Ну вот и явишься. Куда там тебе? Вторая сортировочная?
Б а з а р и н. Перестаньте издеваться над человеком, Александр Рувимович! (Раздраженно выхватывает повестку из руки Пинского.) Дайте сюда... (Читает про себя.) Черт знает что...
П и н с к и й. Вот именно, Олег Кузьмич! Только не черт знает что, а правильнее сказать: мать их так. Как видите, и до тети Моти добрались.
Е г о р ы ч. Я извиняюсь...
П и н с к и й (обнимая его за плечи). Не надо, Егорыч, не извиняйся. Иди ты к себе домой и собирай манатки. Теплое бери и курева дня на три... А драгоценности, которые ты стяжал, оставь на столе. Да опись не забудь приложить... в трех экземплярах.
Е г о р ы ч (бубнит). Я, Александр Рувимыч, все понимаю. Я ведь насчет слова пришел... Слово какое-то непонятное. И супруга моя не знает...
Егорыч и Пинский удаляются в прихожую.
Б а з а р и н (ни с того ни с сего). Сантехник – это еще не народ.
К и р с а н о в (сморщившись). Я только умоляю тебя, Олег. Не надо никаких высокопарностей. Народ, не народ... Одна половина народа погонит другую половину народа рыть канал. Так у нас всегда было, так у нас и будет. Вот и все твое политпросвещение.
Б а з а р и н. Ты, кажется, призывал не паниковать.
К и р с а н о в. А я и не паникую. Я высокопарностей не люблю. Ты еще нам про родниковые ключи истоков расскажи... или про почву исконную, коренную... (Обрывает себя и обращается к Александру.) Александр, тебе денег дать?
А л е к с а н д р (уныло). Мне уже мама дала.
К и р с а н о в (роется в бюро). Хорошо, хорошо... Не помешает. Вот тебе еще сотня. Сунь ее куда-нибудь... в носок, что ли...
П и н с к и й (вернувшись). Подожди, подожди... Ты что ему – одной бумажкой даешь? Совсем сдурел на старости лет! Мелкими давай! Мелкими! Есть у тебя?
К и р с а н о в. Есть тут что-то... Мало.
П и н с к и й. Ничего, ничего, зато целее будут... (Александру.) Возьми. Рассуй по разным карманам.
А л е к с а н д р (уныло). Спасибо... Папа, так ты, может быть, действительно со мной пошел бы?
К и р с а н о в. Нет. Ты пойдешь со мной. И не спорь. И перестань ныть! Дай твою повестку... (Берет у сына повестку и рвет ее на клочки.)
А л е к с а н д р (ужасным голосом). Что ты наделал?!
К и р с а н о в. Все! Ты свою повестку потерял! И не ныть! Взрослый мужик, стыдись!
З о я С е р г е е в н а (Александру). Хорошо, хорошо, правильно. За отцом присмотришь. И вообще вдвоем вам будет легче...
А л е к с а н д р (ноет). Ну а если спросят? Что я им скажу тогда? Что?
П и н с к и й. Скажешь, что подтерся по ошибке... (Взрывается.) Да кто там тебя спросит, обалдуй с Покровки? Кому ты там нужен? Паспорт отберут, и весь разговор... Слушайте, панове, а может, паспорт не брать с собой? Ну потерял я паспорт, начальник! Еще в прошлом годе потерял! По пьяному делу! А?..
Б а з а р и н (неприязненно). По-моему, это противозаконно. Обман властей.
П и н с к и й. Ах-ах-ах! Власти обманул, гадкий мальчик! Власть к нему со всей душой, а он, пакостник, взял ее – и обманул! Дед плачет, бабка плачет...
К и р с а н о в. Да нет, не в этом же дело, Шура. Противно же это, мелко... Лганье какое-то семикопеечное... У тебя получается, что если власть у нас подоночная, так и мы все должны стать подонками...
П и н с к и й. Ну нет так нет, я же не настаиваю. Я только хотел бы подчеркнуть, что чистенький, подлинненький паспортишко где-нибудь в хорошеньком загашнике – это вещь архиполезная, государи мои!..
Из прихожей, из коридора, ведущего в комнату Сергея, доносятся топот и шарканье, слышится голос Артура: «Ничего, ничего, пошли, не упирайся...» И вот А р т у р появляется в гостиной, таща за собой за руку вяло сопротивляющегося Сергея.
А р т у р. Вот, я его вам привел. (Сергею.) Говори, закаканец! Ведь тебе же хочется это сказать. Ну! Говори!
С е р г е й (смущенно и сердито). Отстань, африканец, отпусти руку! Не делай из меня попугая.
А р т у р (отпускает его). Я тебя прошу: скажи. Думай что хочется; делай что хочется; и говори что хочется!..
К и р с а н о в. Сергей, что ты еще натворил?
С е р г е й (моментально окрысившись). Да ничего я не натворил! Сразу – натворил! (Артуру.) Говорил же я тебе, сундук кучерявый...
А р т у р. Станислав Александрович, я вас очень прошу: ну помолчите вы несколько минут! Почему вы никогда не чувствуете, когда надо помолчать? Вам надо помолчать, а вы все норовите поскорее принять меры, даже и не попытавшись узнать, в чем дело... (Сергею.) Будешь говорить? Нет? Тогда я скажу. Понимаете, он испытал жалость. Мы там сидели как люди, ловили кайф, и было все нормально, и вдруг он сказал: мы вот сидим здесь с тобой, а они там – одни, и помирают со страху, и у них ведь теперь ничего не осталось... Я удивился, а он сказал: у них на старости лет осталась одна погремушка – ихняя демократия и гласность, а теперь вот у них и это отбирают. Потрясли перед носом и тут же отобрали. Насовсем. Он сказал: мне их жалко, мне до того их жалко, что даже плакать хочется. И я увидел, что он плачет...
С е р г е й. Не было этого! Хватит ерундить-то!
А р т у р. Было это, Серый, было! Ты уже этому не веришь, я и сам-то не верю, хотя ведь и пяти минут не прошло, да только – было! И я тогда вдруг понял: это минута добра. Бывает момент истины, знаете? – а это была минута добра. И я опять удивился: как же так? Откуда же оно взялось, это добро? Да еще целая минута! Через какую щель оно проползло? И кто его сюда пропустил? И вообще, при чем тут я? И я сказал ему: не бери в голову, Серый! Они получили только то, что сами хотели получить, – ни рюмкой больше, ни рюмкой меньше. А он мне сказал: ну и что же? Тем более они несчастны, и еще больше их от этого жалко... Я снова попытался объяснить ему, что вы уже сделали свой выбор... неважно – почему, неважно – как... но сделали! И тогда он сказал... Он согласился со мной и сказал: да, сделали, но, боже мой, до чего же это жалкий выбор! И тут жалость охватила и меня тоже. Я схватился было за бутылку, но сразу же понял: нельзя. Я подумал: вы тоже должны узнать об этом... Теперь-то я вижу, что сделал глупость, никому из вас этого не надо, но – все равно. Это была минута добра. Очень большая редкость в нашей жизни.
Воцаряется неловкое молчание. И вдруг Зоя Сергеевна подходит к Артуру и целует его, а затем целует Сергея.
С е р г е й. Ну... что ты, мама? Ну что ты? Ничего! Все будет нормально.
Б а з а р и н (сварливо). Минуточку, минуточку...
П и н с к и й. Олег Кузьмич, помолчите, ради бога.
Б а з а р и н. Нет уж, пардон! Я благодарен молодому поколению за те добрые чувства, которые вызывал у него целую минуту...
К и р с а н о в. Боже мой, какая зануда!.. Кузьмич!
Б а з а р и н. Нет уж, позволь. Молодые люди мягко упрекают нас в том, что мы сделали не тот выбор. Оч-чень хотелось бы знать, какой выбор сделали бы молодые люди, если бы им принесли аналогичные повестки? «Нигилисты города Питера»!
С е р г е й. Но ведь не принесли же!
Б а з а р и н. Но ведь могли принести? И может быть, еще принесут!
С е р г е й. А вот не могли! И не принесут! Вы этого не понимаете. Приносят тем, кто сделал выбор раньше, – ему еще повестку не принесли, а он уже сделал выбор! Вот маме повестку не принесли. Почему? Потому что плевала она на них. Потому что, когда они вербовали ее в органы в пятьдесят пятом, она сказала им: нет! Знаете, что она им ответила? Глядя в глаза! «Я люблю ходить в ведро, заносить над ним бедро...» И вся вербовка! И когда в партию ее загоняли в шестьдесят восьмом, она снова сказала им: нет! «Да почему же нет, Зоя Сергеевна? Что же, в конце концов, для вас дороже – Родина или семья?» А она им, ни секунды не размышляя: «Да конечно же семья». И все. А вот вы, Олег Кузьмич, в партию рвались, как в винный магазин, извините за выражение...
К и р с а н о в (грозно). Сергей!
С е р г е й. Папа, я же извинился. И я вообще ничего плохого сказать не хочу. Ни про кого. Я только одно вам объясняю: выбор свой люди делают ДО повестки, а не ПОСЛЕ.
К и р с а н о в. Это я, спасибо, понял. Откуда только ты все это про нас знаешь, вот чего я не понял.
С е р г е й. Знаю. Мы вообще много про вас знаем. Может быть, даже все. Мы же всю жизнь ходим возле вас, слышим вас, наблюдаем вас, хватаем ваши подзатыльники и поэтому знаем все. Про ваши ссоры, про ваши тайны, про ваши болезни...
А р т у р. Про ваши развлечения...
С е р г е й. Про ваши неудачи, про ваши глупости...
А р т у р. Про ваши аборты...
С е р г е й. Мы только стараемся все это не брать в голову, не запоминать, но оно само собой запоминается, лучше любого школьного урока, хоть сейчас вызывай к доске...
П и н с к и й (вкрадчиво). Я так понимаю, что минута добра благополучно истекла...
С е р г е й. Дядя Шура, я ведь извинился... Артур, пойдем отсюда. Я же говорил тебе, что все кончится скандалом...
К и р с а н о в. Да сиди уж ты... жалостливый. Не будет тебе никакого скандала. Не до скандалов нам сейчас.
Б а з а р и н (отдуваясь). Да уж какие тут могут быть скандалы... Я только хотел напомнить молодым людям, что прийти за ними могут и без всяких повесток.
П и н с к и й. Представляете, открывается вот эта дверь, и входят трое в штатском...
А р т у р (мотает головой). Нет. Не входят.
П и н с к и й. Почему же это?
Вместо ответа Артур молниеносным движением выхватывает из-за спины большой никелированный револьвер и становится в классическую позу: широко расставленные, согнутые в коленях ноги, обе руки, сжимающие револьвер, вытянуты вперед и направлены в зрительный зал. «Пух, пух, пух», – произносит он, поворачиваясь корпусом слева направо и посылая воображаемые пули веером. Потом тем же неуловимым движением забрасывает револьвер за спину и выпрямляется.
А р т у р. Вот почему. Зачем, спрашивается, им с нами связываться? Мы опасны. С нас гораздо спокойнее снять деньгами.
Б а з а р и н (ошеломленно). Позвольте, откуда у вас оружие?
А р т у р (широко улыбаясь). Из республики Замбия. Папа прислал.
П и н с к и й (настороженно). Настоящий?
А р т у р. Нет, конечно. Пугач.
П и н с к и й (многозначительно). Гм... Ну естественно... Рэкетиров отпугивать... Да и вообще...
С е р г е й (с чувством). Дядя Шура Пинский! Я вас люблю.
П и н с к и й. Да. Я тебя тоже люблю. Лоботряс.
С е р г е й. Я вас всех люблю. Я даже Саньку нашего, полупротухшего, тоже люблю. Не ходите вы никуда утром. Повестки эти свои порвите, телефон выключите, дверь заприте... Мы с Артуром сейчас вам замок, наконец, починим. И ложитесь все спать. Не поддавайтесь вы, не давайте вы себя сломать!
К и р с а н о в (горько). Ах, какие вы у нас смелые, какие несломленные! И ничего-то вы не понимаете! Ведь это сейчас они не нас ломают, нас они сломали давным-давно, еще поколение назад. Сейчас они вас ломают! Это ведь они не нам повестки прислали – они вам повестки прислали, чтобы вы на всю жизнь запомнили, кто в этом мире хозяин...
Он замолкает. Слышны тяжелые удары в дверь.
С е р г е й. Спокуха! Говорить буду я. Артур, встань тут, в тенечек.
В дверях возникает знакомая фигура – давешний рослый ч е л о в е к в блестящем мокром плаще.
Ч е р н ы й Ч е л о в е к (зычно). Гражданин Кирсанов?
Кирсанов поднимается, издает горлом сдавленный жалкий писк.
Ч е р н ы й Ч е л о в е к. Станислав Александрович?
К и р с а н о в (справившись наконец с голосом). В чем дело?! Кажется, наше время еще не вышло!
И тут Сергей подхватывает Черного Человека под локоток и ловко выводит его на авансцену.
С е р г е й. Старик. Давай по-доброму. Что мы, не люди? Давай спокойненько договоримся...
Ч е р н ы й Ч е л о в е к (обычным голосом). Чего договоримся? Насчет чего?
С е р г е й. Спокуха! Все будет нормалек. Ты нас не видел, мы тебя не видели. Дверь заперта, хозяев нет, уехали... Два стольника. И все тихо.
Ч е р н ы й Ч е л о в е к. А... Нет, не получится.
С е р г е й. Ну почему не получится? Тихо, мирно, по-доброму... Ну три стольника – пойдет?
Ч е р н ы й Ч е л о в е к. Нет. Не хочу. Брось.
С е р г е й. Три стольника за минуту молчания. Соображаешь, нет?
Ч е р н ы й Ч е л о в е к (пытаясь высвободиться). Пусти. Я же тебе сказал: нет!
С е р г е й (уже другим голосом – злым и напряженным). Четыре!
Ч е р н ы й Ч е л о в е к. Нет.
С е р г е й. Четыре стольника, козел!
Ч е р н ы й Ч е л о в е к. Пусти! Я же тебе сказал – нет!
Сергей отпускает его, отшатывается и, как бы падая, вдруг выбрасывает ногу, сделавшуюся невероятно длинной и прямой. Тяжелый ботинок попадает Черному Человеку прямо в голову. Кейс вылетает у него из-под мышки и кувырком катится по полу, извергая кипы белых листков. Черный Человек с трудом удерживает равновесие, фонарь вдруг вспыхивает у него во лбу, и он становится похож на неуклюжего испорченного робота. И тут из тьмы вылетает Артур, и они вдвоем с Сергеем, издавая устрашающие кошачьи вопли, складываясь и раздвигаясь, как огромные циркули, принимаются избивать Черного Человека ногами. Это длится всего несколько секунд. Слышны только кошачьи вопли и екающие плотные удары. Потом Зоя Сергеевна кричит страшно, отчаянно, как будто бьют ее самое.
З о я С е р г е е в н а. Перестаньте! Прекратите! Не смейте!
Черный Человек мокрой блестящей кучей валяется на полу среди разбросанных листков, Артур и Сергей нависают над ним, еще напружиненные, еще готовые бить и убивать, – Зоя Сергеевна подбегает к ним и хлещет по физиономии – сначала одного, затем другого.
З о я С е р г е е в н а. Звери! Зверье! (Падает на колени возле избитого, кричит.) Свет! Свет мне дайте!
И в тот же миг вспыхивает электрический свет. Все остолбенело стоят, ошеломленные, подслеповато моргающие. Пол сплошь усеян белыми листочками, высыпавшимися из распахнувшегося кейса.
З о я С е р г е е в н а. Сергей! Неси аптечку из ванной! Саня! Воду мне сюда холодную! Таз!..
Она поднимает избитому голову, кладет к себе на колени.
Ч е р н ы й Ч е л о в е к (жалобно и хрипло бормочет сквозь стоны). За что? Ну за что? Что я тебе сделал? За что?..
Базарин опускается на корточки и принимается торопливо собирать рассыпанные листки, складывает их в пачку, старательно подравнивает дрожащими пальцами, потом читает один листок, садится на пятки, читает другой...
Б а з а р и н. Слушайте! Они же все отменили! (Падает на четвереньки, ползает, ища что-то, наконец находит и садится задом на пол. Читает срывающимся голосом.) «Базарину... Олегу Кузьмичу... Во изменение нашего предыдущего распоряжения... предписание вам прибыть... отменяется...» Отменяется! «Впредь до специального распоряжения. Председатель-комендант...» (Трясет перед собой пачкой мятых листков.) Всем отменяется! Станислав! Александр Рувимович! И вам тоже отменяется!..
Ч е р н ы й Ч е л о в е к (стонет). За что? Ой, больно... Осторожнее!..
Б а з а р и н (поднявшись на ноги и потрясая листками). Ведь я же говорил! Невозможно это! Я же сразу вам сказал! Невозможно это! Невозможно это! Невозможно!..
Начинает звонить телефон, и звонит долго, но все стоят в полном остолбенении, и никто не берет тру